От нового издателя

Под заглавием «История доктора Акакия и уроженца Сен-Мало» появилась в 1753 г. брошюра in $8^{\circ}$ на 44 страницах.

Это было собрание небольших произведений, которые ранее печатались отдельно. Сюда входили: 1. Диатриба доктора Акакия, включающая «Постановление инквизиции», «Суждения профессоров» и «Анализ писем». 2. Памятное заседание. 3. Мирный договор. 4. Письмо доктора Акакия.

Сборник этих статеек был снабжен предисловием, а между статьями было вставлено по нескольку фраз, обозначенных NB. Я так и оставил в своем издании эти фразы под знаком NB.

Под общим, весьма подходящим заглавием «История доктора Акакия» эти статьи перепечатывались в различных изданиях «Политики века Людовика XIV». Некоторые из этих статей относятся к 1752 г., другие к 1753 г.; я их отнес поэтому к $1752-1753$ гг.

Эти небольшие произведения, о каждом из которых я скажу ниже по нескольку слов, были написаны по поводу ссоры Мопертюи с Кёнигом. Об этой ссоре оказалось возможным получить письменную справку у одного члена Берлинской Академии (от 18/1I 1752 г.).

Примечания, подписанные Кл., принадлежат Клагенсону, которому я обязан и многими другими сведениями.

История доктора Акакия и уроженца Сен-Мало*)

Один человек, родом из Сен-Мало, долгое время страдал болезнью, именуемой по-гречески филотимией, или, как некоторые говорят, филократией**).

Мозг больного был настолько поврежден сильнейшими приступами этой болезни, что уроженец Сен-Мало принялся в своих писаниях нападать на врачей и опровергать доказательства бытия божия. Порой мерещилось ему, что он пронзает земной шар до самого центра, иногда он воображал, что воздвигает латинский город. Он утверждал также, что душу можно познать путем анатомирования обезьян.

Под конец он дошел до того, что возомнил себя вдвое выше Лейбница***), исполина прошлого столетия, хотя ростом он был неполных пяти футов.

Один из прежних его товарищей, швейцарец, профессор*) из Гэя, опечаленный его тяжелым состоянием, поехал к нему, чтобы указать ему его подлинный размер.

Но уроженец Сен-Мало, вместо того чтобы оценить значение оказанной ему услуги, объявил профессора фальсификатором и нарушителем законов моритимии**).

Тогда врач Акакия***), понявший, что болезнь находится уже в последней стадии, составил следующее безобидное лекарство, которое предписал давать больному secundum atrem со всей возможной деликатностью, чтобы не усилить греховных его настроений.

Диатриба доктора Акакия****)

Нередко случается в наши дни, что никому не ведомые лица выпускают в свет свои малоценные произведения под именем знаменитых авторов. Всякие бывают шарлатаны. И вот один из них прикрылся именем знаменитейшей Академии, чтобы сбыть свою сомнительную стряпню.

Совершенно невероятно, чтобы известный президент Академии мог быть автором приписываемой ему книги. Ведь этот выдающийся профессор открыл, что природа действует согласно простейшим законам и при этом всегда следует принципу экономии сил. Поэтому нельзя сомневаться, что он избавил бы тех немногочисленных читателей, которые в состоянии прочесть его книги, от излишнего труда дважды перечитывать одно и то же: один раз — в книге «Произведения», другой раз – в книге «Письма». Ведь по крайней мере третья часть содержания одной книги дословно списана с другой. Кроме того, этот великий человек, далекий от всякого шарлатанства, не мог бы опубликовать письма, которые никому не были написаны; он несомненно избежал бы также ряда мелких ошибок, простительных только какомунибудь юнцу.

Меня, надеюсь, не заподозрят в том, что во мне говорит профессиональная заинтересованность, если я сочту оскорбительным, что с врачами обращаются, как с книгопродавцами.

Автор собирается уморить нас голодом. Он не желает, чтобы врачам платили в тех случаях, когда больной не выздоравливает. «Не платят ведь живописцу, – говорит он, – если картина плоха». О, молодой человек, как вы жестоки и несправедливы! Разве герцог Орлеанский, регент Франции, не оплатил самым щедрым образом ту пачкотню, которой Гуапель украсил галлереи Пале-Рояля? Разве клиент лишает законного гонорара своего адвоката, проигравшего дело? Врач обещает лечить, но не обещает вылечить. Он затрачивает свой труд, и этот труд оплачивается … И что же! Вы позавидовали врачам!

Что сказал бы, по-вашему, человек, которому платят 1200 дукатов за разглагольствования о математике и метафизике, за то, что он разрезал двух жаб и, кроме того, заказал свой портрет, где он изображен в меховой шапке, если бы к нему обратился казначей с такой примерно речью:
«Милостивый государь, с вас следует удержать сто дукатов за то, что вы написали, будто звезды устроены подобно ветряным мельницам; еще сто дукатов удерживается с вас за ваше утверждение, что луна будет у нас похищена залетевшей кометой и что подобная же опасность угрожает даже солнцу; еще сто дукатов следует с вас за то, что вы вообразили, будто на землю будут падать кометы, состоящие сплошь из золота и бриллиантов. Триста дукатов налагается на вас за утверждение, будто ребенок образуется в матке благодаря силе притяжения*) и что левый глаз притягивает правую ногу**); не менее четырехсот дукатов следует урезать из вашего жалованья за то, что вы вообразили, что душа познается посредством применения опиума или если разрезать голову великана, и проч., и проч.

Ясно, что в итоге от жалованья бедного философа ничего бы не осталось; и как бы вам понравилось, если бы мы, врачи, посмеялись над ним, заверяя его, что вознаграждение полагается не за мнимую, а за действительную полезность той или иной вещи.

Опрометчивый молодой человек обвиняет моих собратьев-врачей в недостатке смелости. Он говорит, что открытием всех известных лекарств мы обязаны лишь случаю или же диким племенам; врачи же не нашли ни одного.

Следует растолковать ему, что только опыт натолкнул людей на знакомство с лекарственными действиями трав. Ни Гиппократ, ни Бернав, ни Ширак, ни Сена никогда бы не догадались, глядя на хинное дерево, что оно должно излечивать лихорадку, или, увидев ревень, что он является слабительным, а при виде маков им бы не пришло в голову, что они обладают снотворным действием. Только случай может привести к открытию свойств растений. Врачи все же изобрели некоторые лекарства с помощью химии.

Врачи не хвалятся тем, что излечивают всегда, но они ставят себе в заслугу, что делают все возможное для облегчения человеческих страданий.

Сомнительно, чтобы молодой человек, позволяющий себе так дурно относиться к врачам, оказал роду человеческому столько добра, сколько сделал, например, тот человек, который вырвал из пасти смерти, казалось бы, уже совершенно безнадежного маршала Саксонского после победы при Фонтенуа.

Наш юный резонер настаивает на том, чтобы врачи были только эмпириками и не вдавались бы ни в какие теории.

Однако, что сказали бы вы о человеке, который при постройке дома положился бы всецело на каменщиков, предоставив им обтесывать камни как придется, и отверг бы услуги архитекторов?

Молодой человек дает врачам мудрый совет пренебречь анатомией. Однако в этом случае анатомы будут на нашей стороне. Удивляет нас только неблагодарность автора, который кое-чем обязан хирургам Монпелье как раз в той области, где требуется хорошее знание внутреннего строения головы, да и в других областях.

Автор, очевидно, мало сведущ и в истории. Рассуждая о необходимости извлекать пользу из казни преступников, производя различные опыты над ними, автор заявляет, что до сих пор это никогда не осуществлялось*). Он не знает того общеизвестного факта, что уже во времена Людовика XI над человеком, приговоренным к смерти, был произведен опыт рассечения; он не знает, что покойная королева Англии приказала испробовать действие оспенной прививки на четырех приговоренных; не знает он также и ряда других случаев.

Но недостаток знаний автор восполняет избытком своеобразного воображения. Он, в качестве физика, предлагает, например, для излечения апоплексии применять центробежную силу, для чего больных следует заставлять выделывать пируэты. Идея, по правде сказать, принадлежит не ему, но он сумел придать ей совершенно новое выражение. Он рекомендовал нам также обмазывать больных древесной смолой или протыкать им кожу иглами.

Разумеется, если он в своей врачебной практике будет применять подобные методы, то больные, весьма вероятно, вполне с ним согласятся, что врачам платить не следует.

Удивительнее всего поступает этот жестокий враг факультета, который так безжалостно хочет лишить нас заработка, когда он предлагает разорять самих больных, очевидно, с целью смягчить гнев врачей.

Он приказывает (он ведь большой деспот), чтобы каждый врач лечил лишь один какой-нибудь вид заболевания. Таким образом, если человек страдает подагрой, лихорадкой, расстройством желудка, болезнью глаз и болезнью ушей, ему придется оплачивать пятерых врачей вместо одного. Впрочем, возможно, что в таких случаях предусмотрено, чтобы каждый врач получал лишь $1 / 5$ обычной платы.

В недалеком будущем автор предложит всем набожным людям завести отдельного духовника для каждого порока : одного для мелкого тщеславия, другого для зависти, скрытой под суровой и надменной маской, третьего для бешеной страсти к проискам и интригам по поводу всяких пустяков и еще одного для всяких других грехов.
Но не будем отвлекаться и вернемся к нашим собратьям.
«Лучший врач, – говорит он, – это тот, который меньше всего рассуждает»**).

По-видимому, в области философии автор так же верен этой аксиоме, как Канай в области теологии***).

Несмотря на свою ненависть к рассуждениям, автор все же предается глубоким размышлениям о способах продления жизни.

Во-первых, он согласен со всеми разумными людьми, – с чем мы его и поздравляем, – что предки наши жили от 800 до 900 лет. Затем, установив самостоятельно и независимо от Лейбница, что «зрелость не есть возраст силы и мужественности, но возраст смерти», он предлагает отдалить этот возраст зрелости, подобно тому как сохраняют яйца, не давая им наклюнуться.

Это-чудесный секрет, и мы советуем автору укрепить за собой честь этого открытия в каком-нибудь курятнике или посредством смертного приговора какой-нибудь Академии.

Из приведенного видно, что если бы эти воображаемые «Письма» были действительно письмами президента, то это мог бы быть только президент Бедлама. Нет, они бесспорно принадлежат перу какого-то юнца, который вздумал украсить свое творение именем мудреца, почитаемого всей Европой, и который сам ведь дал согласие на то, чтобы его провозгласили великим человеком.

Мы иногда видали на карнавале в Италии арлекина, наряженного архиепископом. Но арлекина легко было распознать по его манере благословлять народ. Рано или поздно обманщика разоблачают. Это напоминает басню Лафонтена :
«Кусочек у́шка выглянул, к несчастью,
– И обнаружился обман».
А в данном случае уши видны целиком*).
Ввиду всего вышеизложенного мы передаем Святейшей Инквизиции книгу, приписываемую Президенту, полагаясь на непогрешимые познания этого ученого судилища, к которому врачи, как известно, питают столь высокое доверие.

Постановление Римской Инквизиции

Мы, отец Панкратий и проч., инквизитор по делам веры, прочли «Диатрибу» монсеньора Акакия, личного врача папы. Не уразумев, что значит слово «Диатриба», мы, однако, не нашли в ней ничего противного вере и Декреталиям.

Иначе обстоит дело с «Произведениями» и «Письмами» молодого человека, укрывшегося под именем президента.

Воззвав к духу святому, нашли мы в его творениях множество положений дерзких, еретических и близких к ереси. Все они подлежат осуждению.

Особенно – и в частности – мы предаем анафеме «Опыт Космологии», где неизвестный, ослепленный наущениями детей Велиала и видящий все в мрачном свете, клеветнически и вопреки Священному Писанию утверждает, что пожирание мух пауками является ошибкой Провидения; в вышеназванной «Космологии» далее утверждается, что единственным доказательством бытия божия является то, что $z$ равно $B C$, деленному на $A$ плюс $B$.

Эти буквы, извлеченные из «Grimoire», несомненно дьявольские, и мы заявляем, что они посягают на авторитет Св. Престола. И так как мы, как это нам и подобает, не имеем никакого понятия о предметах, именуемых

физикой, математикой, динамикой и метафизикой, то мы предписали достопочтенным профессорам Коллегии «la sapience» просмотреть «Произведения» и «Письма» молодого человека и дать нам о них точный отчет.
Бог да поможет им в этом!

Суждение профессоров Коллегии «Sapience»

Мы заявляем, что законы столкновений тел абсолютно твердых являются чисто ребяческими и мнимыми ввиду того, что не существует ни одного известного нам абсолютно твердого тела, а только абсолютно твердые умы, на которые мы тщетно пытались воздействовать.

Утверждение, что произведение пространства на время является всегда наименьшей возможной величиной, нам кажется неправильным, так как, согласно Лейбницу (и это уже считается доказанным), означенное произведение является иногда и наибольшей возможной величиной. По-видимому, автор принял во внимание только половину идеи Лейбница. Он, однако, поступил правильно, не приняв идею Лейбница целиком.

В остальном мы присоединяемся к той оценке, которую дали произведениям молодого человека монсеньор Акакия, врач папы, и многие другие, особенно в отношении «Venus physique».

Мы советуем молодому человеку в тот момент, когда он приступит со своей женой (если таковая у него имеется) к делу воспроизведения потомства, не думать, что ребенок может зародиться в матке посредством силы притяжения. Мы увещеваем его не завидовать улиткам и жабам в любовных делах и поменьше подражать стилю Фонтенеля в ожидании, пока, наконец, в зрелом возрасте, у него не сформируется его собствснный стиль.

Приступаем теперь к анализу «Писем», в которых мы нашли почти все содержание «Произведений», использованное, таким образом, дважды.

Мы хотим убедить автора не сбывать два раза один и тот же товар под разными названиями.
Это не подобает честному торговцу, каким ему надлежало бы быть.

Разбор «Писем» молодого человека, укрывшегося под именем президента

$1^{\circ}$. Прежде всего автор должен усвоить, что слово «предусмотрительность», обозначающее способность, свойственную человеку, не может быть заменено словом «предвидение».

Слово «предвидение» может быть применено исключительно к тому познанию, которым бог прозревает будущее.

Нужно знать правильное значение различных терминов перед тем, как браться за перо.

Следует также знать, что душу увидеть нельзя. Душа может видеть, но сама остается незримой.

Эти незначительные заблуждения молодой человек легко может исправить.
$2^{\circ}$. Неверно, что благодаря памяти мы больше теряем, чем выигрываем. Кандидат должен знать, что память способна сохранять мысли и что, потеряв память, мы лишаемся возможности не только написать плохую книгу, но и управлять своим поведением. Молодому человеку необходимо развивать свою память!
$3^{\circ}$. Автор, далее, приводит следующее смехотворное положение: подобно тому как тело, выведенное из своего первоначального состояния, стремится

вновь к нему вернуться, так и душа всегда возвращается вновь к тому состоянию довольства или горести, которое свойственно ей по ее природе.

В данном случае кандидат должно быть плохо выразил свою мысль. Он, очевидно, хотел сказать, что каждый человек в конце концов возвращается к первоначальным свойствам своего характера.

Так, например, человек после усиленных стараний сделаться философом возвращается к свойственной ему мелочности. Но эта истина настолько тривиальна, что повторять ее не имеет смысла.

Впрочем, уверенность в том, что самые старые истины приобретают свежесть новизны, если их преподнести читателям в туманных выражениях, является обычным заблуждением молодости.
$4^{\circ}$. Кандидат ошибается также, утверждая, что пространство является только восприятием нашего духа. Если когда-нибудь ему придется заниматься наукой серьезно, то он увидит, что пространство не то же самое, что цвет или звук, которые существуют только в наших ощущениях, как это известно всякому школьнику.
$5^{\circ}$. Что касается германской национальности, которую автор всячесқи поносит и считает слабоумной, употребляя соответствующие выражения, то такое отношение к немцам нам кажется неблагодарным и несправедливым.

Дело не только в ошибочности этой оценки, но ведь надо соблюдать и учтивость.

Вероятно, кандидат считает, что он что-нибудь выдумал после Лейбница, но уверяем его, что во всяком случае пороха он не выдумал.
$6^{\circ}$. Мы также боимся, что у товарищей нашего автора явится некоторое искушение заняться поисками философского камня, потому что, по его словам, «с какой бы точки зрения ни посмотреть на это дело, доказать невозможность успеха нельзя». Он, правда, признает, что безумно вкладывать все свое состояние в эти поиски.

Но так как, с другой стороны, в своих рассуждениях о «сумме счастья» автор признает, что, несмотря на недоказуемость положений христианской религии, она все же имеет множество последователей, то, с тем большим основанием, некоторые лица могут довести себя до полного разорения во имя великой цели, поскольку, как утверждает автор, есть возможность достичь успеха.
$7^{\circ}$. Мы опускаем кое-что, чтобы не испытывать терпение читателя и не утомлять ум монсеньора инквизитора; но мы думаем, что они будут очень удивлены, узнав, что молодой студент намерен вскрывать мозги великанов ростом в 12 футов, а также волосатых людей, имеющих хвост, с целью исследовать природу души; что он посредством муки, разведенной водой, выводит угрей, которые беременны другими угрями, а из хлебных зерен выводит рыб.
Думаем, что это позабавит монсеньора инквизитора.
$8^{\circ}$. Но он уже не станет смеяться, когда услышит, что каждый может стать пророком и что знать будущее так же легко, как знать прошлое. Автор признает, что доводы в пользу судебной астрологии столь же убедительны, как и доводы против нее. Он утверждает, что восприятие прошлого, настоящего и будущего различается лишь степенью душевной активности. Он надеется, что воображение, при увеличении теплоты и экзальтации, покажет нам будущее, подобно тому как память показывает нам прошлое.

Мы единогласно решили, что мозг философа уже достаточно возбужден и что скоро этот философ начнет пророчествовать. Мы не знаем, будет ли он в числе малых или великих пророков, но очень боимся, что он явится провозвестником несчастья, потому что, даже в своем трактате о счастье, он говорит только о печалях и особенно скорбит о несчастных сумасшедших.

Мы выражаем свое соболезнование всем безумцам; но если возбужденная душа философа уже прозрела будущее, не увидала ли она там чего-нибудь забавного?
$9^{\circ}$. Нам кажется, что у него есть желание поехать в Австралийские земли, хотя при чтении его книг скорее думается, что он оттуда только что вернулся; однако он не знает, что земля Фридриха-Генриха, расположенная за $40^{\circ}$ южной широты, уже давно открыта. Предупреждаем его, что, если он, вместо того чтобы направиться в Австралию, вздумает плыть прямо к Северному полюсу, никто не последует за ним.
$10^{\circ}$. Следует указать автору на затруднительность осуществления его желания прорыть яму, доходящую до центра земли (куда он, очевидно, хочет спрятаться от стыда за выдвинутый проект). Ведь для того, чтобы вырыть такую яму, пришлось бы срыть 400 миль земли. А это могло бы нарушить систему европейского равновесия.

В эту яму, так же как и на Северный полюс, никто за ним не последует. Что же касается того латинского города, который он думает построить, то, по нашему мнению, его следует воздвигнуть на краю этой ямы.

В заключение мы просим д-ра Акакия прописать ему какие-нибудь освежающие настойки. Автору же рекомендуем поучиться в каком-либо университете, а также настоятельно просим его быть поскромнее.

Если когда-либо будут направлены в Финляндию физики для того, чтобы произвести измерения, необходимые для проверки тех открытий Ньютона, к которым он пришел благодаря своей величественной теории тяготения и центробежной силы, и если наш автор окажется в числе этих ученых, пусть он не старается казаться выше своих товарищей; пусть не добивается, чтобы его изображали расплющивающим земной шар, подобно тому как изображают Атласа поддерживающим небо.

Лик земли не изменится от того, что автор поселился в городке, где стоит шведский гарнизон. Советуем ему также не упоминать по каждому поводу про Полярный круг.

Если какой-нибудь школьный товарищ дружески выскажет ему свое мнение, отличное от его мнения; если он доверчиво признается ему, что опирается на авторитет Лейбница и некоторых других философов; если он покажет ему частным образом письмо Лейбница, в котором категорически опровергается мнение нашего кандидата, пусть вышеназванный кандидат не воображает и не говорит всем и каждому, что письмо Лейбница поддельное и состряпано с целью похитить у него славу оригинального мыслителя. Пусть он не принимает свое заблуждение в одном из вопросов динамики, не имеющем к тому же никакого практического значения, за великолепное открытие.

Если этот товарищ, несколько раз говоривший ему о своей работе, в которой он выступает против него – со всей возможной скромностью и восхваляя своего противника, – печатает, наконец, с его же согласия эту работу, пусть он не вздумает обвинять этого товарища в оскорблении его академического величества.

Если этот же товарищ признавался ему не раз, что это письмо Лейбница, как и некоторые другие письма, было получено им от человека, умершего несколько лет назад*), пусть кандидат не лукавит, стараясь использовать это признание, и не пускает в ход тех хитростей, которыми некто**) действовал против Мерана, Кассини и других истинных философов; пусть в легкомысленном споре он не требует воскрешения мертвого для того, чтобы тот

доложил ему сам о ничтожной мелочи из письма Лейбница; пусть он отложит это чудо до той поры, как станет пророком. Пусть он никого не компрометирует в ссоре из-за пустяка, раздутого им до огромных размеров, и пусть не требует вмешательства богов в войну мышей и лягушек. Пусть он не пишет письма за письмом великой княгине, чтобы принудить к молчанию своего противника, чтоб связать ему руки и уничтожить его по своему произволу.

Пусть в споре по ничтожному вопросу динамики он не требует, чтобы некий профессор в порядке академического подвига явился через месяц, дабы предстать перед судом; пусть он затем не добивается его заочного осуждения за покушение на его славу*), за составление поддельных писем, особенно в тех случаях, когда совершенно очевидно, что письма Лейбница это именно письма Лейбница, а, с другой стороны, письма за подписью президента никогда не были получены его корреспондентами, так же как никогда не были прочитаны публикой.

Пусть он не пытается лишить кого-нибудь права законной самозащиты, памятуя, что тот, кто, будучи неправ, стараясь опозорить другого, позорит сам себя.

Пусть он поймет, что все писатели равны, и он будет только в выигрыше от этого равенства.

Пусть он не вздумает требовать, чтобы никто ничего не печатал без его разрешения.

В заключение мы обращаемся к нему с увещеванием быть послушным, изучать серьезную науку, а не заниматься пустыми дрязгами. То, что ученый выигрывает, строя козни другим, то он теряет в своем духовном богатстве, подобно тому как в механике, выигрывая время, мы проигрываем в силе.

Слишком часто мы видим молодых людей, которые подавали большие надежды и хорошо работали, а кончали тем, что писали глупости; это потому, что они захотели стать искусными придворными, вместо того, чтобы быть искусными писателями; потому что науку они подменили тщеславием и предпочли рассеянность, которая ослабляет разум, сосредоточенности, которая его укрепляет. Их хвалили – они стали недостойными похвалы, их награждали – они стали недостойными наград; они хотели казаться и перестали быть, потому что сумма ошибок у одногс писателя эквивалентна сумме смешного, и таким образом «существование его равноценно небытию»**).

NB. Это мягкое лекарство оказало, как это часто случается, действие, обратное тому, которого следовало ожидать.

Желчь уроженца Сен-Мало была им возбуждена еще больше, чем его душа. Он безжалостно сжег предписание врача***), и болезнь ухудшилась. Он стал настаивать на продолжении своих опытов и созвал с этой целью памятное заседание, о котором мы сейчас правдиво расскажем.

Памятное заседание****)

В первых числах октября 1751 г.*****) собрались в экстренном порядке ученые под председательством высоко ученого президента.

Когда все заняли свои места, президент произнес похвальное слово одному члену общества, недавно созревшему*) из-за того, что не были приняты предупредительные меры, а именно, не были закупорены поры его тела, что сохранило бы его подобно свежему яйцу, согласно новому методу. Он доказал, что врач убил больного тем, что пренебрег лечением по способу центрифуги, и вынес решение объявить врачу выговор и лишить его вознаграждения.

Он закончил, промолвив вскользь, со своей обычной скромностью, несколько слов о самом себе …

Затем пред лицом ученых всей удивленной Европы было приступлено после сложных приготовлений к проверке опытов, предложенных президентом.

В0-первых, два врача представили каждый по больному, обмазанному смолой, и два хирурга проткнули им бедра и руки длинными иглами. Больные, которые до тех пор едва могли пошевелиться, принялись сразу же бегать и кричать изо всех сил.
Этот факт был тотчас же зарегистрирован секретарем.
Затем выступил аптекарь с большой банкой опия. Он поставил эту банку на том произведении президента, дабы удвоить силу действия снадобья. Некоторую дозу опия дали молодому, полному сил человеку. И вот ко всеобщему удивлению он уснул, и сновидения его были так блаженны, что подбежавшие дамы перепугались.

Так была в совершенстве познана природа души, как это прекрасно предугадал президент.

После этого явились все городские чернорабочие, чтобы быстро вырыть яму до самого центра земли, ибо стремления президента простирались именно на такую глубину. Но так как дело это было несколько затяжное, то решили отложить его до следующего раза, а пока что постоянный секретарь Академии устроил встречу рабочих с каменщиками – строителями Вавилонской башни.

Тут же президент приказал зафрахтовать судно, чтобы ехать в Австралийские земли производить вскрытия великанов и волосатых людей с длинными хвостами; он объявил, что отправляется в путешествие лично, так как хочет подышать воздухом своей родины, что было встречено аплодисментами всех собравшихся.

Далее приступили, по приказанию президента и согласно его теории, к скрещиванию индейского петуха с мулом. Это происходило во дворе Академии. В то время как поэт корпорации слагал эпиталаму, президент, очень галантный человек, угощал дам великолепной закуской – паштетом из угрей, причем в каждом угре было еще по одному угрю. Они родились внезапно из разведенной муки. Тут были также большие блюда рыб, которые тут же возникали из проросших хлебных зерен, что доставило дамам особое удовольствие.

Затем президент выпил стакан крепкого ликера и доказал собранию, что видеть будущее так же просто, как и прошедшее. Он потер языком губы и долго вертел головой; приведя свое воображение в возбужденное состояние, начал пророчествовать. Его пророчество не приводится здесь; оно будет целиком помещено в альманахе Академии.

Заседание закончилось очень красноречивым выступлени ем постоянного секретаря**).

«Один лишь Эразм достоин был бы произнести вам похвалу» – сказал он*). Затем он превознес монаду президента до небес, или, по крайней мере, до облаков, смело поставив его рядом с Сирано де Бержераком. Под конец соорудили трон из мочевых пузырей, и на следующий день ему надлежало улететь на луну, где Астольф нашел, как говорят, то, что президент потерял**).

NB. Уроженец Сен-Мало не улетел на луну, как собирался; он ограничился тем, что лаял на луну. Добрый д-р Акакия, видя, что болезнь прогрессирует, задумал смягчить остроту ее приступов, примирив президента с д-ром швейцарцем, который внушил ему такую неприязнь, показав ему его подлинный рост. Доктор, считавший, что антипатия – болезнь вполне излечимая, предложил следующий мирный договор.

Мирный договор, заключенный между г. президентом и г. профессором***) 1 января 1753 г.****)

Ввиду того, что вся Европа встревожена опасной ссорой по поводу алгебраической формулы и проч., обе стороны, принципиально заинтересованные в возникшей войне, желая предупредить нестерпимое долее для читателей пролитие чернил, пришли, наконец, к соглашению на следующих условиях :

Президент отправится на место своего президенства и скажет своим пэрам следующее :
$1^{\circ}$. Мы имели достаточно времени, чтобы осознать свою ошибку, и просим теперь г. профессора забыть все прошлое. Мы очень сожалем о том, что наделали столько шума из-за пустяков.

Мы сожалеем о том, что обвинили в вымысле видного профессора, все предположения которого относились исключительно к монадам и предустановленной гармонии*****).
$2^{\circ}$. Мы подписали и скрепили нашей большой печатью свидетельство, которым мы возвращаем свободу республике литераторов, и заявляем, что впредь разрешается писать против нас, не подвергаясь за это обвинениям в нечестности.
$3^{\circ}$. Мы просим прощения у бога за наше утверждение, будто не существует других доказательств его бытия, кроме того, что $A$ плюс $B$, деленное на $z$, и т. д….И если, что маловероятно, рассуждения подобного рода соблазнят кого-нибудь из наших читателей, мы даем ему благой совет: заняться чем-нибудь более полезным и отойти от мыслей, которые могли ему прийти в голову насчет этого предмета, в котором мы сами ничего не понимаем.

Гг. инквизиторы, которые разбираются в этом не лучше нашего, не осудят нас по всей строгости.

$4^{\circ}$. Впредь мы разрешаем всем больным оплачивать своих врачей, а врачам разрешаем лечить несколько болезней, а не одну. Мы учли, что в противном случае, если какой-либо больной, страдающий резью желудка, пошлет за врачом – специалистом по камням в почках, то может случиться; что врач, вместо того чтобы прописать ему промывательное, произведет над ним операцию удаления этих камней.
$5^{\circ}$. Мы заявляем, что, собираясь строить латинский город, мы предусмотрели, чтобы все повара, прачки и метельщики улиц изучили предварительно латинский язык и чтобы при этом не исключена была возможность, что эти лица предпочли бы заняться преподаванием грамматики, вместо того чтобы стряпать и стирать рубашки. Но мы рассудили, что учащиеся и регенты могли бы обходиться без рубашек, наподобие древних римлян, и даже без кухарок. Этим вопросом мы займемся позднее, когда у нас будет больше времени и когда мы сами основательно изучим латынь.
$6^{\circ}$. Если в будущем нам случится затронуть вопрос о спаривании и о зародыше, мы даем обещание предварительно изучить анатомию и не утверждать, что врачи должны быть невежественны. Мы не станем завидовать улиткам и не будем обращаться к ним с нежными словами: «Невинные улиточки, получайте и возвращайте тысячекратно удары копий, которыми снабдила вас природа . . . Наши же копья – это ухаживание и взгляды. ..».

Фраза эта очень скверная. Скромное ухаживание отнюдь не может считаться копьем, – да и вообще все эти выражения совершенно не академические.
$7^{\circ}$. Мы не станем завидовать и жабам и не будем говорить о них языком овчарни. Заметим, что Фонтенель, которому мы пытались подражать, не воспевал жаб в своих эклогах.
$8^{\circ}$. Мы предоставим богу создавать людей так, как ему это угодно, и никогда не станем вмешиваться в это дело. Мы предоставляем каждому свободу не верить в то, что палец правой ноги притягивается левым глазом, а кисть руки прижимается к предплечью силой притяжения.
$9^{\circ}$. Если мы поедем в Австралийские земли, то мы обещаем Академии привести ей оттуда четырех великанов ростом в 12 футов и четырех волосатых людей с длинными хвостами. Мы рассечем их живьем, не рассчитывая при этом узнать природу души лучше, чем мы знали ее до сих пор: но всегда полезно в. научных целях иметь для вскрытия крупные человеческие экземпляры.
$10^{\circ}$. Если мы поедем морем прямо к Северному полюсу, мы никого не возьмем с собой в это путешествие, кроме г-на …*), который однажды сопровождал уже нас в не известные ему области.
$11^{\circ}$. Что касается дыры, которую мы хотели просверлить до самого ядра земли, то мы категорически отказываемся от этого предприятия, потому что, какова бы ни была истина на дне колодца, но самый-то колодец слишком трудно вырыть. Рабочие, строившие Вавилонскую башню, уже все перемерли. Ни один государь не соглашается брать на себя это дело, потому что отверстие было бы великовато: пришлось бы вырыть по крайней мере целую Германию, что нанесло бы значительный ущерб европейскому равновесию. Итак, мы оставляем лицо земли таким, какое оно есть. Не доверяя самим себе, мы, как только у нас появится желание рыть, будем заставлять себя оставаться на поверхности земли.
$12^{\circ}$. Мы признаем, что предсказывать будущее несколько труднее, чем уметь читать Тита Ливия или Фукидида. Мы будем смирять, а не возбуждать свою душу. Мы признаем, что мы еще не имеем пророческого дара, хотя и имеем к нему большое предрасположение, если только проницательность способствует предвидению. Когда мы говорили, что знание прошедшего и будущего – одно и то же, то это означало, что мы не знаем ни того, ни другого.
$13^{\circ}$. Мы по-прежнему считаем, что можно прекрасно дожить до 800-900 лет, закупорив все поры и дыхательные пути, но обязуемся не производить подобных опытов ни над кем из опасения, чтобы пациент не достиг внезапно такого возраста зрелости, который есть смерть.
$14^{\circ}$. Мы обязуемся не писать больше в мрачных тонах о счастье, предоставляя, впрочем, каждому желающему покончить самоубийством, стать христианином и проч., и проч.
$15^{\circ}$. Мы больше не будем унижать немцев: мы признаем, что Коперники, Кеплеры, Лейбницы, Вольфы, Геллеры, Гохштеды представляют собой коечто; мы учились у Бернулли и будем изучать их и впредь.
Мы признаем также, что г-н профессор Эйлер, который согласился быть нашим замес тителем, является очень крупным геометром. Он защищал наши положения посредством формул, в которых мы сами ничего не могли понять; но те, кто в этом разбирается, уверяли нас, что формулы эти гениальны, как и другие работы названного профессора, нашего заместителя.
$16^{\circ}$. Так как мы от всего сердца хотим заключить прочный и постоянный мир, мы торжественно обещаем сделать все от нас зависящее, чтобы не преступать ни в наших рассуждениях, ни в наших поступках трех великих основ германской философии, а именно: принципа противоречия*), принципа достаточного основания и принципа непрерывности. В силу этого обещания мы не позволим себе никаких противоречий в своих писаниях и постараемся строить свое поведение на разумных основаниях и последовательно**).
$17^{\circ}$. Что касается Вольфа, нашего великого соперника, то ввиду того, что его труды многотомны, а мы ничего не читаем, мы не можем приняться за ознакомление с его работами, чтобы иметь право судить о них. Мы сохраняем поэтому прерогативу, принадлежащую, по нашему мнению, президенту Академии, – оценивать произвольно достоинства книги, не дав себе труда прочесть ее.
$18^{\circ}$. Тем не менее, чтобы дать еще одно доказательство нашей благосклонности, мы настойчиво советуем молодым людям прочесть книги Вольфа прежде, чем презирать их; чтобы дать им хороший пример, мы сами примемся изучать маленькую книжку логики этого немца, тем более, что в том полку, где мы служили во Франции в дни нашей молодости, мы не имели случая слышать о таких вещах.
$19^{\circ}$. Наконец, чтобы представить самое большое доказательство нашего искреннего желания дать отдых литературной Европе, мы соглашаемся на то, чтобы действие этого договора распространялось и на нашего главного врага, Вольтера, хотя у нас имеются важные причины не допускать этого. Если только он даст обещание не упоминать о нас ни в прозе, ни в

стихах, мы обещаем, со своей стороны, прекратить наши козни, не прибегая больше к услугам исполнителя высшего правосудия, чтобы отомстить ему за его шутки, и не угрожать ему силой своих рук больше, чем силой своего ума. Мы больше не будем вгонять его в дрожь: пусть он дрожит только тогда, когда его трясет лихорадка. В конце концов предоставим Ла Бомеля*) суду его собственной совести.

Помимо этого, чтобы не оставлять Кёнигу и его сторонникам никакого повода для неудовольствия, наш главный заместитель, Леонард Эйлер**), заявляет нашими устами следующее:
1. Он чистосердечно признает, что никогда не изучал философии и искренне раскаивается в том, что поддался моим убеждениям, будто философию можно знать и не изучая ее. Впредь он будет довольствоваться славой, что из всех математиков Европы он может написать на бумаге наиболее длинное вычисление в заданное время.
II. Несмотря на его превосходство в искусстве вычисления, этот великий человек обещает, кроме того, нашими устами, что он будет более тщательно, чем раньше, изучать основы этого искусства и их связь с очевидностью, чтобы не вступать в противоречие с Евклидом, как это, к несчастью, случалось с ним, по его собственному признанию.
III. И хотя он является фениксом среди алгебраистов, он краснеет и будет краснеть и впредь за то, что восставал против здравого смысла и простейших понятий, выводя такие, например, формулы : тело, притягиваемое к центру силами, непрерывно ускоряющими его движение, остановится в момент самого сильного разбега***), или же, что было бы всего удивительнее, что тело в известных случаях исчезает внезапно и нельзя установить, что с ним сталось****).

Наш главный заместитель опечален тем, что сделал подобные умозаключения, смехотворность которых доказал ему Робинс*****). Мы же раскаиваемся в том, что и мы когда-то восхищались этими формулами, что было великим скандалом среди геометров.
IV. Чтобы несколько умилостивить немецких философов, он сделает все возможное, чтобы не подчинять разума ошибочной формуле. Он на коленях будет просить прощенья у логиков за то, что по поводу противоречивых результатов своих вычислений он написал: «Это кажется неправдоподобным, но, чем бы это ни являлось, нужно больше верить вычислениям, чем нашему собственному суждению». (Нос quidem veritati videtur minus consentaneum. Quidquid vero sit hic calculo potius quam nostro judicio est fidendum. Cм. «Механику» Эйлера, т. I, стр. 208.)
V. Чтобы вернуть себе милость геометров, он постарается внести некоторое изящество в те анализы, которые он им будет представлять; он не будет составлять вычисления на 60 страницах для того, чтобы прийти к результатам, которые могли бы быть получены на 10 строках рассуждений; каждый раз, когда он засучит рукава, чтобы производить в течение трех дней и трех ночей подряд какое-либо вычисление, он подумает сперва четверть часа над тем, чтобы определить принципы, которые должны лечь

в основание этих вычислений. И если он найдет, как уверяют многие, что сможет обойтись без доброй половины своей работы, пусть он нам уступит остальное – он знает, как мы в этом нуждаемся.

V1. Этот великий человек не хочет скрывать своего огорчения по поводу того, что им было написано, согласно теореме М. Гравезанда, что количество живой силы не равно количеству произведенного действия и что соответственная скорость при решении проблемы не принимается за неизменную.

Мы зарываемся с головой в нашу лапмюду*), стыдясь того, что мы одобряли эти исключительные глупости. Мы просим прощенья у профессора из Гэя за то, что настаивали на них, вопреки его доказательствам, которые мы плохо прочли и термины которых мы плохо передали,
Г. Эйлер обещает прочитывать более добросовестно те произведения, которые он собирается опровергать. Я же никогда не забуду надеть очки, чтобы самому проверить, как он их прочел, когда мне придется давать свою подпись под его опровержениями.
VII. Что касается молодого автора странных статей, который отличался исключительным усердием, ратуя за нас, то, несмотря на его решительное отвращение к громкой репутации, мы не можем не упомянуть о нем в этом трактате. Мы хотим, чтобы он пользовался благами мира так же, как и мы. Мы обещаем, что он больше не возмутит вселенной своими выступлениями в области метафизики. Он не будет больше писать относительно cogito ergo sum**). Он не станет прибегать к опиуму (по нашему методу), чтобы открыть природу души, но попробует применять ellebore, дозу которого будет определять Либеркун***), врач нашей Академии. То, что он проиграет в славе, возместится ему наличными деньгами из академической кассы.

По окончании этой прекрасной и мудрой рсчи постоянный сскрстарь прочел вслух декларацию проф. Кёнига, суть которой сводилась к следующему :
1) Потрудившись в течение всей жизни над тем, чтобы подчинить свое воображение господству разума, он признает себя неспособным к восприятию идей столь блестящих, как идеи, порожденные гением президента и выраженные в его писаниях. Он уступает ему пальму первенства и всегда будет считать себя ниже его.
2) Но чтобы избавить г. президента от неприятных подозрений, он будет впредь осмотрительнее, приводя цитаты; он не выдвинет ни одного научного факта, если не сможет доказать его подписью присяжного нотариуса и четырех свидетелей, людей добропорядочной жизни; в своих рассуждениях о минимуме действия он не будет ссылаться на фрагменты из писем, не имея оригинала в руках.

С целью облегчить примирение, он простит президенту утверждение, будто всякое писание, оригинал которого не может быть предъявлен, является подложным; он также не заподозрит г. президента в том, что он не питает достаточного доверия и к книгам нашей святой религии.
3) В интересах мира и в качестве эквивалента своему членству в Берлинской Академии (от которого профессор вынужден был отказаться) он

примет профессуру философии в том латинском городе, который намерен построить президент, как только ему станет известно, что там уже начали произносить проповеди, вести судебные дела и играть на сцене на латинском языке. В этом случае он приложит все силы, чтобы говорить и писать в стиле Episiolae obscurorum vi:orum*), чтобы ввести там, насколько это окажется возможным, такую латынь, которую и президент смог бы понимать.
4) А покамест он поставит по монаде или простейшему существу рядом с каждым великаном, доставленным в Академию г-ном президентом. И те, и другие будут рассечены, чтобы увидеть, в ком из них легче познается природа души.
5) Сверх того, он соглашается от всего сердца, чтобы все остальное считалось как бы не бывшим, чтобы борющиеся лица обеих партий все без исключения признали, что каждая сторона зашла слишком далеко и что следовало бы начать с того, чем публика закончила, т. е. рассмеяться.

Академия с восхищением выслушала этот договор, встретила рукоплесканиями каждую его статью и гарантировала его выполнение; а чтобы плоды этого счастливого собрания были восчувствованы всей Европой, Академия постановила, чтобы в договор было внесено еще одно условие, а именно: чтобы все занимающиеся писательством жили впредь, как братья, начиная с того дня, когда все женщины, считающие себя красивыми, перестанут завидовать друг другу.

Предположено было после надлежащей ратификации договора пропеть Te Deum, переложенное на музыку французом и исполненное итальянцами; отслужить большую мессу, причем священником был бы иезуит, а диаконом – янсенист.
Таким образом всеобщий мир был бы установлен во всем христианском мире.
И кто бы мог подумать, что проект мирного договора не будет иринят г-ном президентом!

Но когда дело дошло до подписи и выполнения договора, меланхолия и филократия президента вспыхнули с удвоенной силой при резко выраженных симптомах.

Он распалился гневом против своего доброго врача Акакия, который в это время сам лежал больной в Лейпциге в Германии**).

Президент написал ему письмо, в котором метал громы и молнии и заявлял, что явится сам, чтобы убить его.

Письмо президента врачу Акакию***)
Заявляю вам, что здоровье мое удовлетворительно и позволяет мне разыскать вас, где бы вы ни находились, чтобы совершить над вами акт самого полного мщения. Благодарите свойственные мне почтительность и повиновение, которые до сих пор удерживали мою руку. Трепещите!
Подписано : Мопертюи****).

Со времен Пурсоньяка, который угрожал своему врачу, что будет приходить к нему со шпагой в руке, никогда еще не было такого злого больного. Перепуганный д-р Акакия прибегнул к защите Лейпцигского университета, направив туда приводимое ниже ходатайство :

Врач Акакия, укрывшийся в Лейпцигском университете, где он ищет убежища от покушения лапландца, уроженца Сен-Мало, который решил обязательно убить его под кровом университета, настоятельно умоляет г. г. докторов и студентов вооружиться против этого варвара своими чернильницами и перочинными ножами. Он обращается, в частности, к своим собратьям и надеется, что они дадут слабительное этому дикарю, как только он появится, что они постараются сохранить, насколько позволит их искусство, хотя бы остатки рассудка у жестокого лопаря и остаток жизни для их собрата, доброго Акакия, который вверяет себя их заботам. Он просит г-д аптекарей помнить о нем при этих обстоятельствах.

В силу этого ходатайства университет дал распоряжение арестовать уроженца Сен-Мало у городских ворот, как только он появится для выполнения своего отцеубийственного замысла против доброго Акакия, который был ему вторым отцом.
Вот точные приказы университета, найденные в Acta eruditorum:

Выдержки из лейпцигского журнала
\”Der Hofmeister»

«Некто написал одному из жителей Лейпцига письмо, обещая его убить. Так как убийство противорсчит привилсгиям ярмарки, то просят всех и каждого заявить немедленно о появлении означенного лица у ворот Лейпцига. Это – философ: походка его является сложным сочетанием рассеянности и стремительности. Глаза у него маленькие и круглые; такой же парик, приплюснутый нос и противная физиономия. Лицо у него полное, а ум его полон мыслями о собственной персоне. В кармане он всегда носит скальпель, чтобы взрезать всех людей высокого роста.

Сообщившему сведения об этом человеке будет немедленно выдано 6000 дукатов из фондов того латинского города, который он велел -построить, или из стоимости первой же из тех комет из золота и бриллиантов, которые беспрерывно будут падать на землю, согласно предсказаниям этого философа и убийцы».

Сам Акакия безотлагательно написал ответ своему больному и еще раз постарался излечить его разум в следующем дружелюбном письме:

Письмо д-ра Акакия уроженцу Сен-Мало

$\Gamma$-н президент.
Я получил письмо, которым вы меня почтили. Вы мне сообщаете, что чувствуете себя хорошо, что ваши силы полностью восстановились, и вы угрожаете меня убить, если я опубликую письма Ла Бомеля. Какая неблагодарность по отношению к вашему врачу Акакия!

Вам недостаточно того, что вы приказали не платить врачам, вы еще собираетесь меня убивать! Этот образ действия не подобает вам ни как президенту Академии, ни как доброму христианину. Я поздравляю вас с добрым здоровьем; но у меня не столько сил, сколько у вас. Уже две недели, как я нахожусь в постели, и я прошу вас отложить маленький физический опыт, который вы намерены проделать.

Может быть, вы хотите меня анатомировать? Но подумайте, я ведь не австралийский гигант, и мозг мой настолько мал, что, рассматривая его волокна, вы не получите никаких новых познаний о душе. Кроме того, если вы меня убьете, то, пожалуй, вспомните, что М. Ла Бомель обещал меня преследовать до самого ада, и он, конечно, последует за мной и туда.

Хотя яма, которая должна быть вырыта по вашему приказу и ведет прямо в ад, еще не начата, но ведь есть и другие способы туда проникнуть; и получается таким образом, что и на том свете со мной будут поступать так же грубо, как вы поступали со мной на этом.
Неужели же Ваше недоброжелательство дойдет до этого!
Будьте добры, обратите ваше внимание еще и на следующий пустяк.
Если вы захотите привести вашу душу в состояние экзальтации, дабы прозреть будущее, то вы увидите, что, если вы явитесь с намерением меня убить в г. Лейпциг, где вас любят не больше, чем в другом месте; и где хранится ваше письмо, вы рискуете быть повешенным, а это слишком бы приблизило момент вашей зрелости и не приличествует президенту Академии.

Я советую вам прежде всего объявить на одном из ваших заседаний, что письмо это вымышлено с целью омрачить вашу славу.

После этого вам может быть и будет дозволено убить меня за оскорбление вашего самолюбия.

В конце концов я еще очень слаб; вы найдете меня в постели, и я смогу бросить вам в голову только мою спринцовку и ночной горшок. Но как только я немного окрепну, я заряжу свой пистолет пушечным порохом и, умножив массу на квадрат скорости, разовью такую силу, что и действие и вы сами будете сведены к нулю.

Я вам всажу свинец в голову; мне кажется, что это будет ей на пользу. Но печальным для вас явится то обстоятельство, что изобрели порох немцы, которых вы так поносили, и что они же изобрели и книгопечатание.
Прощайте, мой дорогой президент!
P.S. Здесь имеется 60 человек, которые осмелились жестоко насмехаться над вами. Они спрашивают, в какой день вы собираетесь их убить.
Можно было надеяться, что это последнее сердечное послание сможет, наконец, воздействовать на строптивый дух уроженца Сен-Мало, что он откажется от своих жестоких опытов, что он больше не будет преследовать ни швейцарцев, ни акакиев, что он оставит в покое немцев и что когданибудь, совершенно излечившись, он сам станет смеяться над симптомами своей болезни.

Д-р Акакия, кақ человек осмотрительный, щадя деликатные чувства г. президента, скромно обратился к вечному секретарю Академии, вышеназванному Maloin*). Он написал так:
$\Gamma$-н вечный секретарь!
Посылаю вам смертный приговор, вынесенный мне президентом, вместе со свидетельством о покровительстве, выданном мне всеми врачами и аптеқарями г. Лейпцига.

Вы видите, что президент уже не ограничивается опытами, которые он проектировал в Австралийских землях, и что он хочет и на севере разлучить мою душу с телом. Это первый случай, что президент собирается убить одного из своих советников.

Согласуется ли это с законом наименьшего действия?
Какой ужасный человек этот президент! Направо – обвиняет в подлоге, налево – убивает; доказывает существование бога через $A+B$, деленное на $z$. По правде сказать, ничего подобного до сих пор не видано.

Мне пришло в голову одно маленькое соображение. Ведь когда президент меня убьет, анатомирует и похоронит, необходимо будет произнести мне в Академии похвальное слово, согласно превосходному обычаю.

Если президент возьмет это дело на себя, то затруднений не представится. Известно ведь, как он это проделал над маршалом Шмето, которому при жизни он причинил некоторые огорчения. Если же надгробное слово придется сказать вам, то это будет для вас, как и для всякого другого, весьма затруднительно. Вы – священник, я – непосвященный; вы кальвинист – я папист; вы писатель – я тоже; вы здоровы — я врач.

Итак, чтобы избежать надгробного слова и чтобы устранить все неудобства, предоставьте мне умереть от жестокой руки президента и вычеркните из списка ваших избранников.

Вы, впрочем, понимаете, что раз я приговорен к смерти, то надлежало предварительно лишить меня ученой степени.

Итак, вычеркните меня из ваших списков. Поставьте меня рядом с Кёнигом, который имел несчастье обладать разумом, и я буду вместе с этим обвиняемым терпеливо ждать своей смерти.
Pariterque jacentes

Igno vere diis. (Phars. II, 92-93).
Метафизически
Ваш смиренный и покорный слуга Акакия.
Окончание истории д-ра Акакия.